Шпион, вернувшийся с холода - Страница 46

К оглавлению

– А что будет со мной? – спросил он.

– Вы свидетель по его делу. Потом вас, разумеется, тоже будут судить.

– Выходит, я участник лондонской операции по дискредитации Мундта?

Мундт кивнул. Потом прикурил сигарету и передал ее через охранника Лимасу.

– Совершенно верно, – сказал он.

Охранник подошел к Лимасу и с явным отвращением сунул ему в рот сигарету.

– Изящная операция, – заметил Лимас. – Ну и мудрецы эти китайцы, – добавил он.

Мундт промолчал. В ходе дальнейшей беседы Лимас постепенно привык к таким паузам. У Мундта был довольно приятный голос, чего Лимас никак не ожидал, но говорил он редко. В этом и заключался секрет его исключительного самообладания: он говорил лишь тогда, когда считал нужным. Это отличало его от большинства профессиональных следователей, которые обычно брали инициативу на себя, создавая атмосферу некоторой доверительности и используя в своих целях психологическую зависимость заключенного от тюремщика. Мундт презирал подобные методы работы: он был человеком фактов и поступков. Лимасу был по душе именно такой стиль.

Внешность Мундта полностью соответствовала его темпераменту. У него было телосложение атлета. Красивые волосы были коротко острижены, причесаны и приглажены. Черты его молодого лица были жесткими и резкими, выражение – устрашающе прямым: тут не было места ни юмору, ни фантазии. Выглядел он молодо, но не слишком: старшие, должно быть, относились к нему со всей серьезностью. Он был хорошо сложен. Стандартная одежда прекрасно сидела на его стандартной фигуре. Глядя на Мундта, Лимасу нетрудно было вспомнить о том, что тот убийца. В нем ощущалась холодность и безжалостная самоуверенность, делавшие его великолепным кандидатом на роль палача. Это был крайне жестокий человек.

– Обвинение, по которому вы, если потребуется, предстанете перед судом, – убийство, – спокойно сказал Мундт.

– Значит, охранник мертв? – спросил Лимас.

Волна резкой боли снова захлестнула мозг.

Мундт кивнул.

– С учетом данного обстоятельства обвинение в шпионаже представляет собой чисто академический интерес. Я рекомендовал публичное слушание дела Фидлера. Такова же и рекомендация Президиума.

– И вам нужно мое признание?

– Да.

– Другими словами, у вас нет никаких доказательств.

– Доказательства у нас появятся. У нас будет ваше признание. – В голосе Мундта не было злобы. Не было в нем и нажима или театрального наигрыша. – С другой стороны, в вашем случае можно будет говорить о смягчающих обстоятельствах: вас шантажировала британская разведка; они обвинили вас в краже денег и потребовали участия в реваншистском заговоре против меня. Такая речь в вашу защиту, несомненно, понравится суду.

Лимас, казалось, вдруг начисто утратил самообладание.

– Как вы узнали о том, что меня обвинили в краже?

Мундт молчал.

– Фидлер оказался сущим идиотом, – наконец заговорил он. – Как только я прочитал отчет нашего друга Петерса, я сразу понял, для чего вас заслали. И понял, что Фидлер на это купится. Фидлер безумно ненавидит меня. – Мундт кивнул, как бы подтверждая истинность собственных слов. – А вашим людям это, конечно, известно. Весьма хитрая операция. Кто же ее придумал? Наверняка Смайли. Он?

Лимас ничего не ответил.

– Я затребовал у Фидлера отчет о его расследовании ваших показаний, – продолжал Мундт. – Велел ему прислать мне все материалы. Он стал тянуть время, и я понял, что не ошибся. Вчера он разослал материалы всем членам Президиума, забыв прислать мне копии. Кто-то в Лондоне очень хорошо поработал.

Лимас снова промолчал.

– Когда вы в последний раз виделись со Смайли? – как бы между прочим спросил Мундт.

Лимас помедлил, не зная, что говорить. Голова раскалывалась от боли.

– Когда вы виделись с ним в последний раз? – настаивал Мундт.

– Не помню, – ответил Лимас. – Он, собственно уже отошел от дел. Просто заглядывает к нам время от времени.

– Они ведь большие друзья с Петером Гийомом?

– Кажется, да.

– Гийом, как вам известно, ведал экономической ситуацией в ГДР. Крошечный отдел в вашем Департаменте. Вы, наверное, даже толком не знали, чем они там занимаются.

– Да.

От чудовищной боли в голове Лимас почти ничего не видел и не слышал. Его тошнило.

– Ну, и когда же вы виделись со Смайли?

– Не помню.., не могу вспомнить…

Мундт покачал головой.

– У вас поразительно хорошая память, во всяком случае, на все, что может опорочить меня. Любой человек в состоянии вспомнить, когда он в последний раз виделся с кем-нибудь. Ну, скажите-ка, это было после вашего возвращения из Берлина?

– Кажется, да. Я случайно столкнулся с ним в Цирке.., в Лондоне. – Лимас закрыл глаза. Он обливался потом. – Я не могу больше разговаривать, Мундт. Мне плохо.., мне очень плохо…

– После того как Эш вышел на вас – угодил в подстроенную ему ловушку, – вы, кажется, с ним обедали?

– Да, обедал.

– Вы расстались примерно в четыре часа. Куда вы пошли потом?

– Вроде бы в Сити. Точно не помню. Ради Бога, Мундт, – застонал он, сжимая голову руками, – я больше не могу… Проклятая голова…

– Ну, и куда же вы отправились? Почему избавились от «хвоста»? Почему вы так старались улизнуть от слежки?

Лимас ничего не ответил. Сжимая голову, он судорожно глотал воздух.

– Ответьте на один только этот вопрос, и я отпущу вас. Вас уложат в постель. Позволят спать сколько захотите. А иначе вас отправят в ту же камеру. Понятно? Свяжут, закуют и оставят валяться на полу, как животное. Ясно? Ну, куда вы отправились?